“Спецоперация РФ на Украине является не началом войны, а ее предотвращением” – Мария Захарова

Самый верный индикатор исторических изменений – это язык. История человечества и отдельных цивилизаций проступает сквозь заимствования и необычную близость. Как вышло, что англичане могут читать старо-немецкий, но категорически не улавливают Уэлльский – язык ближайших соседей? Почему английское слово fake превратилось в главное слово-паразит российских пропагандистов? Как способ доставки чая поделил мир chay и tea?

19 декабря 1941 года фюрер и верховный главнокомандующий направляет призыв к войскам Восточного фронта: “Армии на Востоке после их непреходящих и небывалых в мировой истории побед над опаснейшим врагом всех времен должны быть отныне, в результате внезапного наступления зимы, переведены из порыва движения в состояние позиционного фронта… Господь Бог не откажет в победе своим храбрейшим солдатам!”

“Мы сражаемся против тех, кто ненавидит нас, кто запрещает наш язык, наши ценности и даже нашу веру, кто насаждает ненависть к истории нашего Отечества. Против нас сегодня часть умирающего мира. Это кучка безумных нацистов-наркоманов, одурманенный и запуганный ими народ и большая стая лающих собак из западной псарни. В чём наше оружие? У нас есть возможность отправить всех врагов в геенну огненную, но не это наша задача. Мы слушаем слова Создателя в наших сердцах и повинуемся им. Эти слова и дают нам священную цель. Цель остановить верховного властелина ада, какое бы имя он ни использовал – Сатана, Люцифер или иблис.” – Дмитрий Медведев

Это призыв знаменует решающую веху не только в истории Второй мировой войны, но и в истории дискурса Третьего Рейха. Текст переполнен суперлативами триумфа, но грамматическое время изменилось – настоящее превратилось в будущее. С начала войны немецкие города пестрели уверенными плакатами “С нашими знаменами – победа!” До сих пор противникам настойчиво внушали, что они уже окончательно разгромлены, особенно настойчиво заявлялось русским, что после стольких поражений они никогда не смогут перейти в наступление. И вдруг абсолютная победа отодвигается в неопределенную даль, ее надо выпрашивать у господа бога. С этого момента в языковую среду запускается мотив мечты и терпеливого ожидания – “победа будет за нами”.

«Мы понимали, что в горячей войне мы Украину победим за два дня. Чего ее побеждать то? Ну Украина, Господи! Подавили эти огневые точки — мы в рекламную паузу это обсуждали…» – Маргарита Симоньян в конце февраля. “Путь к победе нам предстоит долгий, очень долгий. И трудный. Будет много испытаний и лишений” – Симоньян репостит в начале ноября.

Все огромные усилия пропагандистов не могут скрыть того факта, что теперь “вперед” превратилось в “назад”, “движение” застыло в состоянии “позиционного фронта”, а речь обогатилась выражением “подвижная оборона”. Хоть мы и вынуждены признать, что нас заставили перейти к обороне, но с помощью прилагательного мы привносим движение в статику. Мы не обороняемся из тесноты окопа, а сражаемся с большей пространственной свободой в гигантской крепости, имя нашей крепости – Европа. 

“Отход за Днепр носит тактический характер – мы улучшаем наши возможности по логистике и снабжать наши войска так намного легче. В военные учебники эта операция войдет как эталон по такому маневру как запланированный отход.” – Киселев об оставлении Херсона

У германской армии не было недостатка в движении даже в последней фазе войны. Никто не заявлял в лоб, что речь шла о постоянном отступлении. Вместо ”поражения” говорили “отход”; армия не спасалась бегством, а просто отрывалась от противника; противнику никогда не удавалось совершить “прорыв”, он мог только “вклиниться”, в крайней случае “глубоко вклиниться”, поскольку наша линия фронта “гибкая”. Время от времени проводилось “сокращение линии фронта” или ее “спрямление”. 

“Для достижения целей специальной военной операции по освобождению Донбасса принято решение перегруппировать российские войска, находящиеся в районах Балаклеи и Изюма для наращивания усилий на Донецком направлении. С этой целью в течение трёх суток проведена операция по свертыванию и организованной переброске изюмско-балаклейской группировки войск на территорию Донецкой Народной Республики”. – Минобороны РФ об отступлении из Балаклеи

Весной 1943 года Геббельс изобрел изящный пассаж “на периферии театров наших военных действий у нас кое-где понижена сопротивляемость”. Пониженную сопротивляемость Геббельс объяснил сверхчувствительностью немцев и бахвальством врагов: немцы были настолько избалованы длинной серией побед, что реагировали на каждый свой отход, тратя на это слишком много душевных сил; а привыкшие к взбучке противники чересчур громко хвастались ничтожными “периферийными успехами”. 

В последний год войны, когда уже было невозможно скрывать приближающуюся катастрофу, было введено понятие кризисов. Правда, это слово ни возникало само по себе: либо взгляд отвлекался на “мировой кризис” или “кризис западноевропейского человечества”, либо, превратившийся в шаблон “контролируемый кризис”.

“Сегодня наши вооруженные силы действуют на линии боевого соприкосновения, которое превышает 1000 километров, и противостоят не только неонацистким формированиям, а фактически всей военной машине коллективного запада” – Путин о начале мобилизации.


Язык живуч и всепроникающ. Язык управляет сознанием и не дает себя обмануть. “Два дня” сменяют “скоро”, а на смену “скоро” приходит “долго”. Денацификацию сменяет Азовское море, которое стало, по довольному замечанию Путина, внутренним. На карту Украины с трепыхающейся линией фронта можно смотреть бесконечно, но язык не подводит: «Верить никому нельзя, только мне» цитирует Путин шефа гестапо Мюллера из «17 мгновений весны».