Вот уже больше месяца, как мне постоянно холодно. Я упакована в пять наполеоновских слоев технологичного Uniqlo, три пары носков и шарф, но предательский холод идет изнутри. Я научилась спать с головой под одеялом, британец греет мои пальцы в своих, но стоит ему перестать, как руки становятся снова ледяными. 

24 февраля я проснулась в Лондоне и, несмотря на привычку откидывать одеяло, позволяя прогретому телу вдохнуть свежего воздуха всей поверхностью, закуталась плотнее. С тех пор я не помню, когда мне было по-настоящему тепло.

Я долго боролась с действительностью. Называла российские войска на территории Украины путинскими, верила, что соцопросы с 80%-ной поддержкой войны не репрезентативны, потому что в них участвует один из десяти опрошенных. Снимала со счетов прогретых многолетней пропагадной бабушек, поющих частушки во славу царя нашего пенсионера. У меня было так много объяснений и разумных друзей в фейсбуке, что от меня ускользала суть.

Спустя месяц войны в инстаграме и фейсбуке остались представители поколения VPN, новости от совсем прокаженных (желающих войны и радующихся трупам) я заблокировала, но внезапно на моей уютной полянке появились россияне. Россияне – люди моего возраста и бэкграунда, владеющие языками, работающие в IT и маркетинге, путешествующие по миру. Люди, которые знают, что в Европе чисто, потому что высокие налоги. Что полицейские на протесте – это люди, которые охраняют ваши самые чудовищные взгляды от остальных, и регулируют дорожное движение, пропуская колонну демонстрантов вперед. Что здесь работает линкедин и люди пишут то, что думают в фейсбуке, а за скачивание торрентов может прилететь солидный штраф. Люди, казалось бы, без иллюзий, а потому и предрассудков.

Третьего апреля были опубликованы фотографии из Бучи. Панорама дороги с изящным изгибом и комочками мертвых тел вдоль. Рука в свежем маникюре, на безымянном пальце аккуратно прорисованное сердечко, слегка присыпанные песком тела со связанными за спиной руками. Некоторые тела в первых стадиях разложения – опухли и стали терять форму. Некоторые – довольно свежие, только вытекшая кровь почернела и высохла. Я натыкалась на эти фотографии снова и снова, и снова и снова заставляла себя внимательно посмотреть на них, чтобы впечатались на сетчатку, чтобы при слове “геноцид” у меня всплывали эти цветные фотографии. Чтобы в отличие от немки в Бухенвальде не закрывать глаза, а знать совершенно точно, что происходило на оккупированных землях Украины.

Фотографии из Бучи меня сломали. Не мертвыми телами, их за эту войну я видела сотни: с разнесенными головами, оторванными частями тел и дырой посередине. Я наткнулась на тред айтишников, который сотнями комментариев обсуждали “вопиющие фейки”, “танцующие трупы” и “дешевую пропаганду”. Это были люди с активными профилями на линкедине, солидными компаниями в списке опыта работы и подписками на медузу. Эти люди не смотрят телевизор, но, видя трупы, думают о фейках и лжи.

Мне казалось, что существует дно. Точка невозврата, в которой перестает работать зазомбированная голова и включается рефлекс: отдернуть руку от огня, скривить лицо от кислого лимона, сжаться от ужаса при виде мертвых тел. Эти айтишники были обычными людьми, не группой психопатов от IT, не филиалом групповой терапии для душевнобольных. Это обычные россияне, которые живут в реальности, где смерть людей – это в первую очередь повод для сомнения, для взрывной конспиралогии и псевдонаучной экспертизы. Это не были работники морга, привыкшие к трупам. Это были живые обычные люди, в которых умерло что-то человеческое.

Неделю назад я наткнулась на “Пост” Глуховского на спотифае, начитанный самим автором. Мрачная аранжировка, эмоциональная начитка. Мне начали сниться кошмары в первую же ночь от предсказанной реальности. Запретила слушать на ночь, только до обеда, когда бытовые радости перекрывают липкий мрак антиутопии. Спустя месяц роман Глуховского сплелся с войной в крепкий жгут. “Одержимые” из книги кричат на меня комментариями про фейки в Фейсбуке и разрывают ядовитыми цитатами Соловьева. Все смешалось в доме Обломовых.

Вчера вечером я сломалась. Меня раздавило от ощущения абсолютного конца. Россияне – новые нацисты. Большинство. Молчаливое большинство. Россияне, поддерживающие эту войну и россияне, не решившие, насколько плохо – убивать людей. Из этого большинства часть перекрестится, как сменится режим, часть молчунов начнет молчать в другом направлении, но костяк zaпутинистов останется. Крепкие 10-15%, которые переживут вождя и понесут эту гниль дальше, как некогда сталинисты. Как те нацисты, которым приходилось скрывать свои истинные чувства о месте Германии на планете, потому что усатые вышли из моды.

Однажды Леонид Волков сказал: “я ожидаю, что в прекрасной России будущего нам еще предстоит терпеть в правительстве партию Пу”. Тогда мои брови взлетели в бэкфлипе: какие путинцы?! Откуда?! Но 20 лет пропаганды не лечатся за один день. Старые привычки тяжело снимаются с места. 20 лет – это несколько поколений людей, которые успели воспитать детей “великой России против всех”. И сколько еще понадобится лет, чтобы национальная идея “против кого дружим” сменилась чем-то менее людоедским? Чтобы быть россиянином не означало ненавидеть не таких как ты. Чтобы свобода выбирать, что думаешь, а не выстраиваться хаотичной колонной зомби, тянущейся на запах крови, определяла человека.

Вчера мне стало ясно, что я в эту Россию не вернусь. Ни гостем, ни миротворцем. И что все мои заблокированные счета – смешная плата за право не находится в империи ненависти и абсурда, где бедность, коррупция и денацификация – это новые самодержавие, православие, народность.