Я стою возле стола в ожидании кульминации вскипающего чайника. Ожидание не настолько томительно, как легендарный португальский чайник, которому требовалась смена времени года, но я все равно нетерпеливо пританцовываю. Наконец, чайник издаёт победный бульк, я хватаю его и вливаю еще бурлящие внутренности в чашку. Внезапно в животе сжимается раскаленный шар, костяшки пальцев белеют, свободная рука непроизвольно скрючивает пальцы. Тревожная атака обрушивается с полной силой.
Откуда берется тревога и как выжить в мире военных нарывов, воинствующих антиваксеров и бесконечной зимы? Тревога – это страх. Страх хуже северных ветров. Он пробирается в кости и морозит изнутри, парализуя дыхание и запуская режим самоуничтожения. Жизненный опыт – кружевная вуаль, сотканная из страхов, что закутывает нас с каждый годовым кольцом все плотнее.
Маленькие дети ничего не боятся. Они тянут руки в пламя костра и жуют вязаный свитер. Они пробуют любую еду и обнимают самых монстурозных собак. Они не боятся и не тревожатся, они исследуют мир без страха и опасений. Именно поэтому норвежские мамы пускают детей ползать по мазутным полам микро-паромов, которые на далеком севере cоединяют дороги, прерванные трещинами в континенте.
Вот уже много лет у меня был план: переезд в Лондон, дом, семья, дети. Но в декабре я потеряла кота и у меня исчез дом. Российское посольство отказалось забирать мое гражданство и я осталась без немецкого паспорта, новая работа не имеет офисов, а сотрудники путешествуют по всему миру, встречаясь на случайные ланчи. План затрещал и начал обваливаться как халва. Зачем стремиться в одно место, когда можно перемещаться постоянно? Зачем оставаться еще на минуту в опостылевшем Берлине, когда здесь не осталось кота? Как заводить детей, если зимовать хочется в Португалии, встречать весну в Барселоне, а летом дышать соснами в Йоркшире?
Исчез план, пришла тревога. Как по учебнику я сорвалась гулять по ночным улицам и глубоко дышать, заполняя бедным берлинским кислородом легкие. Зазубренные за время короны улицы раздражали, пришла домой, оделась в летнее и танцевала под Акуа Нару пока не закончились силы. Тревога не ушла, но затаилась.
Тревожные люди не избавляются от тревоги, но учатся делить с ней радости и горе. Супружеский союз, заключенный в слезах и против воли. Мучительные переговоры с собой и поиск ста решений, как помочь себе прямо здесь и сейчас. Подруга посоветовала завести лист во всех доступных гаджетах, чтобы в острый момент, когда память работает фрагментарно и ненадежно, пробежаться глазами по шпаргалке и выудить “купи киндер сюрприз” из списка.
Тревожные люди учатся строить отношения с тревогой гордо и со вкусом. Уверяют себя, что так их психика борется и выказывает желание жить. Мне больно – значит я живой. Тревожные люди – современные самураи. Их кодекс учит, что надо встречать страхи в лицо и раскапывать причины вопреки боли, стыду и нежеланию.
Мой страх – потеря ориентиров. Чего я на самом деле хочу? “Я давно не чувствовала себя счастливой” объясняю психологу. Она спрашивает, когда я чувствовала себя счастливой в последний раз. В голове проносится залитая утренним солнцем терраса в Аррифане, волнистые морщины на лбу Атлантического океана и свежий ветер в волосах. Психолог просит вспомнить, что я делала тогда, чем занимала себя. Я очень много читала и писала. “Кажется, вы чувствуете себя счастливой, когда пишете” – замечает психолог. Ей вторит мой дублирующий психолог, британец: “тебе надо писать!”. С момента возвращения в Берлин я написала полторы страницы. И не потому, что у меня нет идей. В Берлине тянет жаловаться и закутывать себя в утяжеленное одеяло. Здесь нет свежего воздуха, соленого ветра и солнца. Этот город проклят на вдохновение. Лучшие книги написаны теми, кто заскочил сюда случайно и, сохранив первое очарование, стремительно съехал.
Я забронировала квартиру в Лондоне и месяц в Барселоне, я вернусь в Берлин в мае. Май очень идет Берлину. Открывается задорным бедламом первомая, когда пешеходы берут город под полный контроль, а музыка вырывается из наушников и клубов и оголяет пульс города. В мае цветет сакура, первое, по-зимнему белоснежное голое тело вылезает из-под огромных пуховиков и воскресные рынки кормят колбасой с орехами прямо со стойки. Если Берлин и останется на карте моих блужданий, то только в мае.
Хотите получать от меня письма? Become a Patron!
vashkelite 