Близость

Однажды это наступает: ты забираешь вещи из его дома и уезжаешь. И пусть точку никто не ставил, никто не произносил «авада кедавра», но мы всегда знаем, когда «всё» — это всё.

Сначала мы проходим все необходимые стадии преодоления разрыва. И вот вроде, когда облака разбежались и просыпаться снова стало зачем-то, мы расслабляемся, распускаем корсеты собранной по кусочкам души, и мгновенно падаем в новую яму.

Эта яма темна и безрадостна, она кричит нам в лицо о том, кто мы, на самом деле. Мы — звери, наносная чепуха в голове — это заболевания от пресыщенности. Нами движут инстинкты. И как только мы расчищаем завалы в голове, наружу вырывается настоящая боль.

Самое страшное после расставания — отсутствие близости. Это невозможность потереться щекой о чужую щеку, это нехватка ноги, до которой можно дотянуться на кровати, если приснился кошмар, это отсутствие затылка, который всегда пахнет особенно, и волосы, куда можно запускать пальцы в свободное плаванье, это невозможность обнять со спины, синхронизировать стук сердца и наладить теплообмен.

Один мой знакомый, отрицавший общественный транспорт как явление, после расставания начал ездить в метро. Подруга пошла танцевать, чтобы ее тела касались чьи-то руки. Случайное объятие знакомого и полузнакомого становится необходимой дозой для поддержания жизненных сил. Коты и собаки едва держатся. Теория о людях, разделенных напополам, становится очевидной.

Выход один — сублимировать. Оставить полузадушенных от нежности животных и заняться собой. Расчистить пространство для новых рук и новых затылков. Забыть вкус кожи на висках и форму плеча. Отпустить и опуститься на пустое одинокое дно, напрячь бедра и сильно оттолкнуться вверх. К свету, к людям, к лицам, к новой близости.